Семь долгих лет минуло с той поры, как земля приняла тело Людмилы. Семь лет тишины, звонкой в ушах громче любой гармони, и одиночества, въевшегося в стены дома, словно запах печного дыма. Степан все звали его Степанычем остался один в свои шестьдесят три. Возраст не старый, но уже и не молодой, будто застыл между двух берегов: позади бурная, наполненная любовью жизнь, впереди лишь тихое, безрадостное течение времени к неизбежному устью.
Бог не обидел его здоровьем, тело, закаленное крестьянским трудом, еще хранило силу, но душа была сломлена и пуста. Людмила угасала долго и мучительно, он ухаживал за ней до последнего вздоха, до последней тихой слезы на исхудавшей щеке. И вот она ушла, оставив его одного на белом свете. Детей Господь им не дал, так и прожили душа в душу, в своем маленьком мире, ограниченном околицей родной деревни.
Он привык, что Людмила была солнцем его маленькой планеты. Она была тем теплом, что согревало дом, тем светом, что наполняло его уютом. Ее руки варили самые вкусные щи, пекли пироги с таким пышным тестом, что таяло во рту. Она вела хозяйство: дойная корова, куры, каждый год теленок на откорм, чтобы зимой было свое, душистое мясо. Огород ее царство, где ровными рядами росли морковь, лук и картошка. Его же мужская работа сводилась к пахоте, копке грядок и починке всего, что ломалось. Он был внешним периметром обороны, она душой и сердцем их крепости.
Человек ко всему привыкает. Привык и Степаныч к тишине. Сначала она давила, звенела в ушах, заставляя вздрагивать от скрипа половицы. Потом стала фоном. Скучно? Да. Невыносимо пусто? Еще бы. Но куда денешься? Такая воля судьбы, против нее не пойдешь.
Местные бабы, конечно, заглядывались на него. Степан мужик видный, хозяйственный, дом полная чаша, да еще и без наследников, что в деревне считалось почти выигрышным лотерейным билетом. Засылали свах, намекали сами, некоторые, еще вполне молодые, прямо предлагали «семью создать». Но он всех отшивал, отмахивался, как от назойливых мух.
«Тоскую по своей Людке, объяснял он односельчанам, глядя куда-то поверх их голов, в пустоту. Она оттуда, с небес, все видит. Не одобрит, поди, если я новую хозяйку в дом приведу. Не хочет она, чтоб ее память здесь чужая баба затмила».
А на самом деле, в тишине своих мыслей он рассуждал иначе: «Чтобы жить вместе, нужна хоть искра. Хоть капля симпатии. А ее нет. И я, видно, еще не оттаял. Душа не отошла, не отогрелась».
После смерти жены он продал корову куда одному столько молока? Добрая буренка давала по ведру утром и вечером. Продал в соседнее село, сжавшись внутри от боли, будто предал еще одно живое существо, связанное с Людкой. А вот летом бычка или телку держать продолжил на мясо. Так и жил: свое мясо, свои яйца, молоко брал у соседей то покупал, то принимал как подачку от соседки Анфисы, что смотрела на него с молчаливой жалостью.
Степаныч прихрамывал. Давным-давно, в молодости, сломала ему ногу непослушная кобыла. Кость срослась криво, но он махнул рукой некогда было, дела. Хромота стала его частью, а в последние годы и палка появилась резная, дубовая, подарок Людмилы. На его неровную походку уже никто не обращал внимания, будто так и надо.
В тот день он сидел за обеденным столом, один, и наливал в глубокую тарелку только что сваренные щи. Лето стояло знойное, воздух плавился над землей. Дверь в сени была распахнута настежь, впуская ленивые потоки раскаленного воздуха. Вдруг тень перекрыла солнечный прямоугольник на полу.
«Здорово, Степаныч! А я к тебе! Дверь-то открыта, вот я и зашел, без спросу!» громкий, как колокол, голос Артема, соседа через два двора, прокатился по горнице. Артем был куда моложе, полон нерастраченной энергии и каких-то своих, непонятных Степану планов.
«Здорово, буркнул хозяин. Щей будешь? Только с печи. Зеленого лучку покрошишь вообще за уши не оттащишь. Давай, за компанию».
«Еще бы! Обожаю твои щи! Хоть и жара, а горячее оно всегда в радость. Потом остынем!»
Уминая щи за обе щеки, Артем исподлобья, хищно поглядывал на Степаныча.
«А я вот думаю, Степаныч, тебе бы жениться пора. Не царское это дело самому у плиты торчать. Баба тебе и щи сварила бы, и постель постелила, и ну, ты понял».
«Это ты ко мне в свахи набиваешься? усмехнулся Степан. Невесту, что ли, подыскал?»
«А что, разве плохо? Сколько можно в горьких вдовцах ходить? Народ ты видный, мог бы уже с какой кралю жить припеваючи!»
«Мало того, чтоб баба просто была, тихо, но твердо сказал Степан. Надо, чтоб душа к душе легла. Чтоб молча понимали друг друга. Чтоб взгляд и все ясно».
«Ой, душа-а-а! Артем махнул рукой. Тебе ж за семьдесят перевалило! Какая там душа? В твои годы главное чтоб рядом человек был, чтоб присмотрела, чай подала, если что. Подумай о будущем!»
«Будущее? Степан отставил ложку и посмотрел на соседа прямо. Ты что, считаешь, я уже совсем дряхлый и ни на что не годен? Чтоб по первому зову с любой сойтись? Нет уж, Артем. Выбирать я еще в силах. И проживу пока так, как хочу».
«Да я не это имел в виду! Обидел, что ли? смутился Артем. Я ж добра тебе желаю! Потому и завел разговор. У меня, понимаешь, тетка одна есть, Аграфена. В соседнем районе, село Заозерье. Баба огонь! Еще не старая, хозяйственная до мозга костей. Кабанчика держит, гусей, телку. И видная такая, статная. Имя-то какое Аграфена! Я к ней недавно ездил. Живая, энергичная, да одна-одинешенька. Может, махнем к ней? Познакомишься
